Вот бы добраться
Sep. 22nd, 2013 05:08 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gonerain025Сказка о странствиях питона Адельма по странным землям.
— О чем с вами беседовать? — сказал питон, и отправился в Африку, на крайний север, туда, где горы песчаные и ледяные стоят рядом, и ветер заносит льды песком.
Разве можно в такое поверить? Его звали Адельм, того питона, и он тоже не думал, что бывают столь чудные места под небом, пока сам не увидел однажды…
Теперь негде было передохнуть, ведь на песчаных горах слишком жарко, а к ледяным примерзаешь животом, пока спишь. В долинах селились низкорослые пятирукие люди, которые строили цилиндрические хижины, и день за днем те медленно вращались на бревенчатых платформах, равномерно прогреваясь на солнце. В расщелине одной из таких платформ Адельм и поселился; вращение не было достаточно быстрым, чтобы чувствовать себя абсолютно комфортно, находясь снаружи, но скорости хватало, чтобы размышлять о вечном, наблюдая за переменчивым небом.
Однажды, когда началась метель, и ветер вращал песок и крупинки льда, пятирукая Анна спешила домой, и споткнулась об Адельма, скрутившегося в клубок у порога.Она взяла его под крышу и уложила на кровать, а сама бросилась захлопывать окна: песок и лед налетели уже снаружи, лед таял, песок мокрел, делаясь похожим на песок того берега, где Адельм когда-то жил. Он размышлял о родном побережье, глядя сквозь окно на вращение все уплотнявшейся песчано-ледяной стены. Как далеко был его дом от этого края земли, норовившего теперь от земли отколоться, и сорваться раньше времени в Вечный мрак. Анна молча смотрела в окно, откинувшись назад и опершись о кровать всеми своими руками. К утру ветер стих, Анна уснула; хижина больше не вращалась.
Платформа увязла в мокром песке, который поднимался теперь до окон. Адельм прополз по стене и открыл окно животом. Мало что осталось от прежнего ландшафта: все хижины засыпало, ближайшие горы, и ледяные, и песчаные — исчезли. Те, что остались, были далеко на востоке — не отличимые друг от друга в голубоватом тумане.
Анна выбралась из хижины следом; ее ноги увязали в песке:
— Здесь нельзя больше жить. Они раскопают свои хижины и уйдут.
— Может, найдут себе более пригодное место для жилья.
Анна пожала плечами.
— Можно разбить лагерь у моря. Это здорово, должно быть, жить у воды.
Но решили идти на восток, к уцелевшим горам.
— Так жили наши предки, — говорил возражавшим вождь, широко расставив ноги на крыше, едва возвышавшейся над песком. — Десятки лет они растили детей во вращающихся хижинах в окружении льдов и песка. Мы многое потеряли, но это не поражение! Мы не откажемся от всего, что нам дорого, из-за какого-то ветра!
И из толпы отвечали:
— Ветер нас не сломает!
— Мы восстановим все, что потеряли, — вещал вождь, — и приумножим. И мы не позволим наследию наших предков исчезнуть!
Весь оставшийся день пятирукие раскапывали окна, вытаскивая вещи, а на утро выдвинулись в путь — на северо-восток, чтобы обогнуть безжизненное море мокрого песка. Анна шла позади всех, а Адельм полз рядом, готовый в любую минуту их покинуть и двинуться к лесу на северо-запад. Вернуться домой, или дойти, обогнув весь мир, до самого Вечного мрака, — вот чего он хотел, но было любопытно и взглянуть, как будут пятирукие возводить свои хижины в долине, где невозможно стоять, без того чтобы один бок не спекся на солнце, а другой не покрылся инеем.
Путешествие делалось все менее приятным: с востока дули ветра, то холодные, то теплые, а то и двух температур одновременно. Так продолжалось, пока один из пятируких не сказал как-то, что не прочь отведать питона, раз уж более пригодной еды почти не осталось. Адельм было принял это за шутку, но ночью двое мужчин схватили его и держали, пока высокая женщина вязала клетку из веток, стягивая их волокнами тростника. Стоило стразу отсюда убраться, печально думал Адельм, — и он был бы уже в Северном лесу, где нет ветра, но много еды, и так удобно лежать на широких ветвях. Анна спала, укрывшись огромными листьями.
Пятирукие лежали, кто на земле, кто на повозках, лишь двое шептались у костра, передавая друг другу зеленую флягу. Еще до рассвета, когда от костра остались красноватые угли, они тоже уснули, — тогда Анна открыла глаза и выбралась из под листьев, зажав в руке нож. Она прокралась к клетке и перерезала волокна:
— Поищем другое жилище.
Адельм бесшумно скользит по траве рядом с еле слышно ступающей Анной; становится все тише чей-то храп, и какое-то время они движутся в пространстве столь тихом и темном, что невольно вспоминаешь о Вечном мраке, в который они и отправятся, если кто-то проснется. Сладкая волнительность побега нарастает, сменяясь ликованием, когда появляются утренние звуки, и оттенки зеленого проступают из темноты, светлея с каждым шагом; будто утро как занавес обрушилось между ними и покинутым лагерем, оградив от опасности; они движутся быстрее и легче, и уже вышагивают между стволами длинноногие утренние птицы, синие и желтые, — не встречавшиеся ранее в пути — все разумное держится подальше от востока.
Потом лесок, какие разбросаны по всей северо-восточной дороге, обрывается, и они выходят на равнину; слева на горизонте очертания холмов, покрытых плодородным Северным лесом, добравшись до которого можно будет с комфортом отправиться на запад. Здесь, в тишине, вдалеке от лесных птиц, ликование сменяется тревогой, все растущей по мере удаления от деревьев, пока Адельм не понимает в чем дело: земля дрожит едва ощутимо под животом.
— За нами, кажется, погоня.
Анна оборачивается рывком, всматривается вдаль.
— Никого не видно.
— Еще далеко.
— Тогда бежим.
Они мчались вперед, и заветные холмы скакали на горизонте, а дрожь земли не стихала — Вечный мрак бежал по пятам, каждый миг готовый опрокинуться на голову. Каждую секунду. Пожалуй, что-то восхитительное было и в этом сконцентрированном ожидании, раздвигающем время, но почва дрожала все сильнее — небо, они, что нашли себе лошадей?! К середине дня живот Адельма был стесан, а Вечный мрак подбирался со всех сторон, оставляя перед глазами только холм, почти не делавшийся ближе. Дрожь стала так сильна, что Анна остановилась на дороге:
— Вечный мрак, я тоже это чувствую!
— Быстрее, — задыхаясь, сказал Адельм, и они продолжили бег.
Ни сделать привала, ни выпить воды из фляги, ни поискать мясистых листьев для обеда; впрочем, мысль о том, что каждую минуту они могли появиться на своих лошадях, (или что там они нашли), и пронзить его плохо отесанной палкой с остатками коры, притупляла жажду и голод. Адельм мчался как в туннеле, не видя ничего кроме холмов, и ничего не ощущая, кроме дрожи и бега Анны. Они добрались до холма на закате, поднялись на него из последних сил, и только тогда, остановившись, Адельм почувствовал боль во всем теле, наводнявшую шкуру и мышцы. Потом она стала стихать, оставляя усталость, и в это же время послышался топот в долине, топот сотни гигантских ног. Десятки слонов бежали внизу: огромные желтые и их огненно-оранжевые дети, поднимая хоботы, выбивая пыль из долины.
— Не так ты хорош на вкус, чтобы бежать за тобою на запад, — Анна повалилась на траву.
— Они просто еще не знают.
Адельм смотрит на долину — как огненные слоны бегут среди темно-зеленого, поднимая флотилии пыли — и та вспыхивает в последних низких лучах, придавая всему небывалый объем; так много пустоты между ним и долиной, и вокруг, и сверху — так и ждущей, что кто-то иссечет ее крыльями, заполнит; кожа его снова горит, готовая прорваться; и на какую-то секунду хочется броситься вниз — пока слоны трубят, небо темнеет, и огненная пыль не осела.
Они двинулись на запад, через лес, на день-два останавливаясь в поселениях, встречавшихся на пути. Говорили о многом, но только не о том, куда направляются; Адельм и сам не знал, что собирается делать: обогнуть весь мир или вернуться на родное побережье, полузабытое, маячившее в памяти как смутный манящий образ.
Это было чудесно, встречать на пути все эти деревни и леса, не похожие один на другой, трехногих людей, построивших десятки плетеных дорог в долине, занесенной туманом, и синих пеликанов, жующих на болоте мясистые листья; будто каждый день переползаешь черту, выбираешься из старой шкуры, а новая становится все тоньше, вбирая картины все новых мест.
— Каждый день линяю душою. Вот, что нужно питону для счастья, — напевал он, и Анна смеялась, словно точно знала, о чем он, хотя люди не линяют; но, возможно, скучают по этой утраченной функции.
Как-то поздним утром они забрели в престранный лесок. Светлый — вот-вот обернется равниной. Но за каждым поворотам открывались все новые тропинки. Три раза прошли по кругу и встретили мужчину — двуногого, двурукого, с белым, окостенелым лицом — пересек их тропу и отправился дальше в чащу, ломая ветви. Потом увидели справа поляну с синими цветами и высокой травой, и в центре на пне сидела девушка с книгой, вытянув босые ноги. Когда возвращались, она сидела все там же, глядела на дорогу — волосы у нее были седые и длинные, а лицо старым.
— Как странно, — Адельм свернул к поляне; синие цветы пахли сладко и густо.
— Пойдем, нам сюда, — сказала Анна.
— Мне кажется, мы ходим кругами.
— Нам сюда, я знаю, — не глядя на поляну, она зашагала вперед.
Дальше начались болота, но Анна ловко вела Адельма по сухим местам, будто не раз здесь уже бывала. Вода поднималась все выше, и у старой пихты они нашли заброшенную лодку — днище внутри поросло уже мхом; Анна села на весла. Прямо в лодке она танцевала от радости, когда они выплыли из леса — в открытое море, и увидели деревню, где люди жили в хижинах на много этажей, стоящих над водой на высоких шестах, и прямо из морской воды росли огромные деревья. Далеко за домами почти незаметно вода становилась небом.
— Останусь здесь на год или на два, — говорила Анна на следующих день. — Задержусь, если понравится.
Адельм не мог оставаться слишком долго в месте, где нельзя было ползать. Он добрался, едва не увязнув в болоте, до странного леса, надеясь разгадать его тайну. Но лесок оказался совсем небольшим, лишь одна тропа — прямая и широкая, его пересекала. Адельм пытался найти поляну с синими цветами, и почти был уверен, что женщина все еще сидит там, молодая или старая, и кто-то тихо напевает, зазывая в высокую траву, а от запаха цветов клонит в сон. Ничего не было: ни поляны, ни цветов, никто не пел — только листья бесшумно падали ему на шкуру. В этом беззастенчиво кем-то подмененном лесу Адельм окончательно понял, как сильно хочет вернуться домой.
Дальше он двигался быстро, почти без остановок, а если и останавливался, то говорил любому, кто спрашивал: «возвращаюсь домой» и «вот бы добраться уже до дому». Манящие образы, будто воспаленные, разбухли в памяти и, казалось, надо только вернуться, только сверить их с тем, что на самом деле — и он поймет что-то важное о мире и о себе.
Вот уже знакомая дорога: сосны, будто стража, голые до самых вершин. Адельм дополз до побережья на рассвете, и сначала не поверил — оно ли? Оно, несомненно, — от этой мысли все становилось торжественным и важным. И вот он полз как во сне мимо знакомых камней и деревьев, рассматривал их заворожено, ощупывал телом. Пол дня предавался ностальгии. Но, видно, что-то неуловимо изменилось, потому что ничего особенного не происходило. Новые постройки у дороги, и этот забор, — дело в них, думалось Адельму; он щурился, пытаясь представить, будто все как прежде, но образы не сходились — и новое знание никак не открывалось.
Знакомые люди и черепахи встречались ему на пути. Вечером Адельм забрался в пивную, что под мостом, и там увидел Якоба-гнома — еще один смутно-знакомый образ. Тот шумно рассказывал о том, что случилось с поселением за последнее время. И Адельм, вдруг отвлекшись, сказал:
— Вот бы добраться уже до дому.
— Но ты дома, дружище!
Действительно? Но после всех неявных изменений, считать ли это место все тем же домом? Что, в сущности, есть дом? Что имела в виду та внутренняя сила, что звала меня домой?
— Или ты уже где-то обзавелся норой? Признавайся, кого-то себе нашел?
И если не это место — то что я, в сущности, делаю здесь? О чем с вами беседую? Адельм выбрался на воздух. Он полз мимо деревьев и камней, будто смутные глыбы, выплывавших из памяти, и напевал, на ходу сочиняя: «блуждая как во сне по побережью, что вижу я, неужто это прежний мой дом? И что же скрыто в этом слове? Куда меня толкает против воли безудержная сила, что зовет, домой стремясь, все двигаться вперед?»
Адельм покинул побережье, и прополз пол мира на своем животе, везде повторяя: «возвращаюсь домой» и «вот бы добраться уже до дому».
Вот бы добраться
— О чем с вами беседовать? — сказал питон, и отправился в Африку, на крайний север, туда, где горы песчаные и ледяные стоят рядом, и ветер заносит льды песком.
Разве можно в такое поверить? Его звали Адельм, того питона, и он тоже не думал, что бывают столь чудные места под небом, пока сам не увидел однажды…
Теперь негде было передохнуть, ведь на песчаных горах слишком жарко, а к ледяным примерзаешь животом, пока спишь. В долинах селились низкорослые пятирукие люди, которые строили цилиндрические хижины, и день за днем те медленно вращались на бревенчатых платформах, равномерно прогреваясь на солнце. В расщелине одной из таких платформ Адельм и поселился; вращение не было достаточно быстрым, чтобы чувствовать себя абсолютно комфортно, находясь снаружи, но скорости хватало, чтобы размышлять о вечном, наблюдая за переменчивым небом.
Однажды, когда началась метель, и ветер вращал песок и крупинки льда, пятирукая Анна спешила домой, и споткнулась об Адельма, скрутившегося в клубок у порога.Она взяла его под крышу и уложила на кровать, а сама бросилась захлопывать окна: песок и лед налетели уже снаружи, лед таял, песок мокрел, делаясь похожим на песок того берега, где Адельм когда-то жил. Он размышлял о родном побережье, глядя сквозь окно на вращение все уплотнявшейся песчано-ледяной стены. Как далеко был его дом от этого края земли, норовившего теперь от земли отколоться, и сорваться раньше времени в Вечный мрак. Анна молча смотрела в окно, откинувшись назад и опершись о кровать всеми своими руками. К утру ветер стих, Анна уснула; хижина больше не вращалась.
Платформа увязла в мокром песке, который поднимался теперь до окон. Адельм прополз по стене и открыл окно животом. Мало что осталось от прежнего ландшафта: все хижины засыпало, ближайшие горы, и ледяные, и песчаные — исчезли. Те, что остались, были далеко на востоке — не отличимые друг от друга в голубоватом тумане.
Анна выбралась из хижины следом; ее ноги увязали в песке:
— Здесь нельзя больше жить. Они раскопают свои хижины и уйдут.
— Может, найдут себе более пригодное место для жилья.
Анна пожала плечами.
— Можно разбить лагерь у моря. Это здорово, должно быть, жить у воды.
Но решили идти на восток, к уцелевшим горам.
— Так жили наши предки, — говорил возражавшим вождь, широко расставив ноги на крыше, едва возвышавшейся над песком. — Десятки лет они растили детей во вращающихся хижинах в окружении льдов и песка. Мы многое потеряли, но это не поражение! Мы не откажемся от всего, что нам дорого, из-за какого-то ветра!
И из толпы отвечали:
— Ветер нас не сломает!
— Мы восстановим все, что потеряли, — вещал вождь, — и приумножим. И мы не позволим наследию наших предков исчезнуть!
Весь оставшийся день пятирукие раскапывали окна, вытаскивая вещи, а на утро выдвинулись в путь — на северо-восток, чтобы обогнуть безжизненное море мокрого песка. Анна шла позади всех, а Адельм полз рядом, готовый в любую минуту их покинуть и двинуться к лесу на северо-запад. Вернуться домой, или дойти, обогнув весь мир, до самого Вечного мрака, — вот чего он хотел, но было любопытно и взглянуть, как будут пятирукие возводить свои хижины в долине, где невозможно стоять, без того чтобы один бок не спекся на солнце, а другой не покрылся инеем.
Путешествие делалось все менее приятным: с востока дули ветра, то холодные, то теплые, а то и двух температур одновременно. Так продолжалось, пока один из пятируких не сказал как-то, что не прочь отведать питона, раз уж более пригодной еды почти не осталось. Адельм было принял это за шутку, но ночью двое мужчин схватили его и держали, пока высокая женщина вязала клетку из веток, стягивая их волокнами тростника. Стоило стразу отсюда убраться, печально думал Адельм, — и он был бы уже в Северном лесу, где нет ветра, но много еды, и так удобно лежать на широких ветвях. Анна спала, укрывшись огромными листьями.
Пятирукие лежали, кто на земле, кто на повозках, лишь двое шептались у костра, передавая друг другу зеленую флягу. Еще до рассвета, когда от костра остались красноватые угли, они тоже уснули, — тогда Анна открыла глаза и выбралась из под листьев, зажав в руке нож. Она прокралась к клетке и перерезала волокна:
— Поищем другое жилище.
Адельм бесшумно скользит по траве рядом с еле слышно ступающей Анной; становится все тише чей-то храп, и какое-то время они движутся в пространстве столь тихом и темном, что невольно вспоминаешь о Вечном мраке, в который они и отправятся, если кто-то проснется. Сладкая волнительность побега нарастает, сменяясь ликованием, когда появляются утренние звуки, и оттенки зеленого проступают из темноты, светлея с каждым шагом; будто утро как занавес обрушилось между ними и покинутым лагерем, оградив от опасности; они движутся быстрее и легче, и уже вышагивают между стволами длинноногие утренние птицы, синие и желтые, — не встречавшиеся ранее в пути — все разумное держится подальше от востока.
Потом лесок, какие разбросаны по всей северо-восточной дороге, обрывается, и они выходят на равнину; слева на горизонте очертания холмов, покрытых плодородным Северным лесом, добравшись до которого можно будет с комфортом отправиться на запад. Здесь, в тишине, вдалеке от лесных птиц, ликование сменяется тревогой, все растущей по мере удаления от деревьев, пока Адельм не понимает в чем дело: земля дрожит едва ощутимо под животом.
— За нами, кажется, погоня.
Анна оборачивается рывком, всматривается вдаль.
— Никого не видно.
— Еще далеко.
— Тогда бежим.
Они мчались вперед, и заветные холмы скакали на горизонте, а дрожь земли не стихала — Вечный мрак бежал по пятам, каждый миг готовый опрокинуться на голову. Каждую секунду. Пожалуй, что-то восхитительное было и в этом сконцентрированном ожидании, раздвигающем время, но почва дрожала все сильнее — небо, они, что нашли себе лошадей?! К середине дня живот Адельма был стесан, а Вечный мрак подбирался со всех сторон, оставляя перед глазами только холм, почти не делавшийся ближе. Дрожь стала так сильна, что Анна остановилась на дороге:
— Вечный мрак, я тоже это чувствую!
— Быстрее, — задыхаясь, сказал Адельм, и они продолжили бег.
Ни сделать привала, ни выпить воды из фляги, ни поискать мясистых листьев для обеда; впрочем, мысль о том, что каждую минуту они могли появиться на своих лошадях, (или что там они нашли), и пронзить его плохо отесанной палкой с остатками коры, притупляла жажду и голод. Адельм мчался как в туннеле, не видя ничего кроме холмов, и ничего не ощущая, кроме дрожи и бега Анны. Они добрались до холма на закате, поднялись на него из последних сил, и только тогда, остановившись, Адельм почувствовал боль во всем теле, наводнявшую шкуру и мышцы. Потом она стала стихать, оставляя усталость, и в это же время послышался топот в долине, топот сотни гигантских ног. Десятки слонов бежали внизу: огромные желтые и их огненно-оранжевые дети, поднимая хоботы, выбивая пыль из долины.
— Не так ты хорош на вкус, чтобы бежать за тобою на запад, — Анна повалилась на траву.
— Они просто еще не знают.
Адельм смотрит на долину — как огненные слоны бегут среди темно-зеленого, поднимая флотилии пыли — и та вспыхивает в последних низких лучах, придавая всему небывалый объем; так много пустоты между ним и долиной, и вокруг, и сверху — так и ждущей, что кто-то иссечет ее крыльями, заполнит; кожа его снова горит, готовая прорваться; и на какую-то секунду хочется броситься вниз — пока слоны трубят, небо темнеет, и огненная пыль не осела.
Они двинулись на запад, через лес, на день-два останавливаясь в поселениях, встречавшихся на пути. Говорили о многом, но только не о том, куда направляются; Адельм и сам не знал, что собирается делать: обогнуть весь мир или вернуться на родное побережье, полузабытое, маячившее в памяти как смутный манящий образ.
Это было чудесно, встречать на пути все эти деревни и леса, не похожие один на другой, трехногих людей, построивших десятки плетеных дорог в долине, занесенной туманом, и синих пеликанов, жующих на болоте мясистые листья; будто каждый день переползаешь черту, выбираешься из старой шкуры, а новая становится все тоньше, вбирая картины все новых мест.
— Каждый день линяю душою. Вот, что нужно питону для счастья, — напевал он, и Анна смеялась, словно точно знала, о чем он, хотя люди не линяют; но, возможно, скучают по этой утраченной функции.
Как-то поздним утром они забрели в престранный лесок. Светлый — вот-вот обернется равниной. Но за каждым поворотам открывались все новые тропинки. Три раза прошли по кругу и встретили мужчину — двуногого, двурукого, с белым, окостенелым лицом — пересек их тропу и отправился дальше в чащу, ломая ветви. Потом увидели справа поляну с синими цветами и высокой травой, и в центре на пне сидела девушка с книгой, вытянув босые ноги. Когда возвращались, она сидела все там же, глядела на дорогу — волосы у нее были седые и длинные, а лицо старым.
— Как странно, — Адельм свернул к поляне; синие цветы пахли сладко и густо.
— Пойдем, нам сюда, — сказала Анна.
— Мне кажется, мы ходим кругами.
— Нам сюда, я знаю, — не глядя на поляну, она зашагала вперед.
Дальше начались болота, но Анна ловко вела Адельма по сухим местам, будто не раз здесь уже бывала. Вода поднималась все выше, и у старой пихты они нашли заброшенную лодку — днище внутри поросло уже мхом; Анна села на весла. Прямо в лодке она танцевала от радости, когда они выплыли из леса — в открытое море, и увидели деревню, где люди жили в хижинах на много этажей, стоящих над водой на высоких шестах, и прямо из морской воды росли огромные деревья. Далеко за домами почти незаметно вода становилась небом.
— Останусь здесь на год или на два, — говорила Анна на следующих день. — Задержусь, если понравится.
Адельм не мог оставаться слишком долго в месте, где нельзя было ползать. Он добрался, едва не увязнув в болоте, до странного леса, надеясь разгадать его тайну. Но лесок оказался совсем небольшим, лишь одна тропа — прямая и широкая, его пересекала. Адельм пытался найти поляну с синими цветами, и почти был уверен, что женщина все еще сидит там, молодая или старая, и кто-то тихо напевает, зазывая в высокую траву, а от запаха цветов клонит в сон. Ничего не было: ни поляны, ни цветов, никто не пел — только листья бесшумно падали ему на шкуру. В этом беззастенчиво кем-то подмененном лесу Адельм окончательно понял, как сильно хочет вернуться домой.
Дальше он двигался быстро, почти без остановок, а если и останавливался, то говорил любому, кто спрашивал: «возвращаюсь домой» и «вот бы добраться уже до дому». Манящие образы, будто воспаленные, разбухли в памяти и, казалось, надо только вернуться, только сверить их с тем, что на самом деле — и он поймет что-то важное о мире и о себе.
Вот уже знакомая дорога: сосны, будто стража, голые до самых вершин. Адельм дополз до побережья на рассвете, и сначала не поверил — оно ли? Оно, несомненно, — от этой мысли все становилось торжественным и важным. И вот он полз как во сне мимо знакомых камней и деревьев, рассматривал их заворожено, ощупывал телом. Пол дня предавался ностальгии. Но, видно, что-то неуловимо изменилось, потому что ничего особенного не происходило. Новые постройки у дороги, и этот забор, — дело в них, думалось Адельму; он щурился, пытаясь представить, будто все как прежде, но образы не сходились — и новое знание никак не открывалось.
Знакомые люди и черепахи встречались ему на пути. Вечером Адельм забрался в пивную, что под мостом, и там увидел Якоба-гнома — еще один смутно-знакомый образ. Тот шумно рассказывал о том, что случилось с поселением за последнее время. И Адельм, вдруг отвлекшись, сказал:
— Вот бы добраться уже до дому.
— Но ты дома, дружище!
Действительно? Но после всех неявных изменений, считать ли это место все тем же домом? Что, в сущности, есть дом? Что имела в виду та внутренняя сила, что звала меня домой?
— Или ты уже где-то обзавелся норой? Признавайся, кого-то себе нашел?
И если не это место — то что я, в сущности, делаю здесь? О чем с вами беседую? Адельм выбрался на воздух. Он полз мимо деревьев и камней, будто смутные глыбы, выплывавших из памяти, и напевал, на ходу сочиняя: «блуждая как во сне по побережью, что вижу я, неужто это прежний мой дом? И что же скрыто в этом слове? Куда меня толкает против воли безудержная сила, что зовет, домой стремясь, все двигаться вперед?»
Адельм покинул побережье, и прополз пол мира на своем животе, везде повторяя: «возвращаюсь домой» и «вот бы добраться уже до дому».